sergei-zakharov.ruфан-сайт певца, баритона, актера

Статьи → «Я люблю, когда цветы растут вольно»

«Крестьянка» № 3 1997г.

Прошлый високосный год чуть было не унес жизнь еще одного любимца публики — эстрадного певца Сергея Захарова. Потеря сознания, инфаркт... газеты писали, что его буквально вытащили с того света и что спасли его отсутствие вредных привычек и спортивное прошлое. Газеты у нас, сами знаете, приврут — не дорого возьмут, а потому...

— Сергей Георгиевич, многие ваши поклонники были встревожены этой информацией. Что же произошло с Вами?

— Как ни странно, пресса абсолютно точно рассказала о случившемся, поскольку журналисты на этот раз общались с лечащим врачом, а не пользовались слухами... А произошло вот что: на протяжении лета у меня было очень много концертов в разных городах России. Я участвовал в предвыборной кампании в поддержку президента. Частые перелеты, недосыпания, переутомления, и как результат нервного истощения случился коллапс.

— Вы были один в этот момент?

— Да. В пять утра мы должны были вылететь в Москву. Я дремал в номере. И когда почувствовал, что теряю сознание, сполз с постели и в полуобморочном состоянии, ориентируясь на маленькую щелочку света в двери, пополз к выходу. В минуты, когда я приходил в себя, в голове мелькало — если дверь заперта, не буду бороться. Мне трудно было удержать сознание и не хватало кислорода. Дверь оказалась не заперта...

— Вы успели крикнуть?

— Как мне потом рассказывали, я крикнул не своим голосом. Напротив моего номера была комната администраторов. Там, к счастью, не спали. Позже я очнулся на диване, уже в номере. Было много народа: все, кто работал со мной в этой поездке... Последнее, что я помню: двое молодых парней в белых халатах, бегущих ко мне... В этот момент, как рассказывают врачи, у меня остановилось сердце.

— То есть Вы их как будто ждали.

— Они потом так и сказали... Наступила клиническая смерть. Но клиническая (смеется), а гостиничная. Я был в этом состоянии шесть с половиной минут... Врачи подключили электрошок... дальше я помню перестук каталки на стыках больничных плит... опять провал, и уже часов в десять утра я очнулся в более или менее приличном состоянии.

— Вы родились под счастливой звездой!

— Наверное. Потому что произошла целая цепочка удивительных совпадений: гостиница, где мы жили, была в 40 минутах от города Миасса. Единственная реанимационная «скорая помощь» в момент, когда со мной это случилось, проезжала в пяти минутах от места событий. В стационаре, куда меня доставили, дежурил врач, который был в курсе последних достижений мировой практики в области кардиологии. В больнице была единственная капсула вещества, растворяющего тромбы, присланная американской фирмой как демонстрационный экземпляр, а посему лежащая в сейфе. Счет шел на минуты. Взломали сейф. В течение полутора часов мне вводили это лекарство. Но самое поразительное: когда я очнулся через два часа после клинической смерти, моя кардиограмма пришла в норму! Первое, что я сказал врачам: «Ребята, спасибо. Отпустите меня, я должен ехать в Москву на юбилейный концерт по случаю 60-летия ГАИ». Конечно, меня никто не отпустил. И я пробыл в этом замечательном городе 21 день, пройдя полный курс реабилитации. В Миассе очень хорошая кардиологическая клиника с великолепными специалистами.

— У Вас не было чувства страха, когда Вы пришли в себя?

— Страха не было. Нет его и по сей день. А знаете почему?

— Почему?

— Тогда я понял — умирать не страшно.

— Вы, наверное, знаете о книге американца Моуди «Жизнь после смерти», в которой люди, пережившие клиническую смерть, рассказывают о том, что они видели ТАМ. Что-нибудь подобное Вы ощущали?

— Я очень боюсь об этом говорить, как бы меня не заподозрили в том, что я придумываю... В этот момент, когда я увидел врачей, вбегавших в мой номер, наступила короткая темнота... А потом в очень ярких красках я увидел все, что происходит в комнате... сверху...

— Вы хотите сказать, что, находясь без сознания, а точнее, без признаков жизни, Вы все это видели?

— Да. Я хорошо помню, что мне мешает потолок... Точно потолок, потому что... известка... И я, как шарик, воздушный упругий шарик... Я наблюдаю такую картину: полная комната людей, два врача и... какой-то человек лежит раздетый на диване. Я его знаю. Более того, он мне совершенно безразличен. То, что происходит в комнате, мне интересно, но велико желание поскорее улететь отсюда куда-то, как мне кажется, в Красоту... Я отчетливо вижу, как врачи несут черную рогатую штуку (фибриллятор), слышу, как говорят: «Давай пять киловатт», включают и... человек там, внизу начинает дергаться... Я открываю глаза и вижу склонившихся надо мной двух врачей... уже снизу.

— А что было во время этого перехода?

— Наверх я прошел через темноту, а вернулся через... такую... мигалку... Я понял, что умирать совершенно не страшно. Может быть, это нелепо как-то звучит, но ощущение легкости, абсолютного безразличия ко всему земному, бренному... Состояние возвышенности и...

— Завершенности?

— Да. И впереди какие-то бесконечные дали, что-то неизведанное, но очень и очень приятное.

— После того, что случилось, Вы стали смотреть на жизнь по-другому, в Вас что-то изменилось?

— У меня появилось сознание того, что накопление денег, карьеристские успехи — все это не имеет никакого отношения к истинной цели, для которой человек приходит в этот мир.

— Вы стали добрее?

— Всякое зло, раздражение или психоз — это постоянная борьба. Борьба тела за существование. Я уверен, что если бы у нас был клуб тех, кто перенес подобное состояние, — это было бы самое лучшее, самое достойное сообщество людей, которые когда-либо были вместе. Начинаешь понимать, что раньше жил химерами, и уже на Библию смотришь как на программу развития человечества.

— А Ваш взгляд на дом, семью подвергся каким-то изменениям?

— Дом стал большей крепостью, чем был раньше.

— Значит, сначала дом, потом профессия?

— У женщин и мужчин разные биологические задачи. У каждого свое предназначение. Для женщины — это дом, для мужчины любимая работа является частью дома. Буржуазное общество уже давно поняло, что институт семьи — самый главный институт. Когда основой общества является семья, а не партийная ячейка — тогда все становится на свои места.

— Вы как-то сказали: «Успех пришел ко мне легко — сам собой». Но однажды произошли события, резко изменившие Вашу судьбу. Сегодня, по происшествии времени, Вы можете рассказать о той давней истории, случившейся с Вами?

— Представьте себе человека 23-24 лет, провинциала, воспитанного на Стивенсоне и Джеке Лондоне, с обостренным чувством справедливости... В то время я работал в ленинградском мюзик-холле. Мы дружили с одной известной певицей. До сих пор мы с ней в добрых отношениях. Эта дружба привела к взрыву ревности у высокопоставленного чиновника, от воли и прихоти которого зависела судьба людей в тогдашнем Ленинграде... Через какое-то время я начинаю ощущать на себе недоброжелательство, постоянные придирки, несправедливые замечания некоего человека из нашего коллектива. Однажды я вместе с друзьями, которых пригласил на концерт, зашел за пропусками к администратору мюзик-холла. Мы чуть задержались, до начала представления оставалось полчаса. «Мои артисты все на местах. Вы опоздали, — сказал он. — Я вашим гостям пропуска не выпишу». И добавил: «Еще посмотрим, как вы будете работать...» Это было последней каплей... Я был молод, в самом расцвете сил, уже были победы на фестивалях, а здесь при всех... В общем, я взорвался, случилась драка. Досталось и ему, и мне. Как позже выяснилось, он был боксер, перворазрядник. Мне все-таки удалось взять пропуска для друзей, и после спектакля мы поднялись в буфет. Следом за нами туда пришел и администратор. Потасовка продолжилась, в ней уже участвовали мои и его друзья... Прошло время, и администратор из мюзик-холла исчез. Я подумал, что руководство коллектива его уволило. А на седьмой день мне приходит повестка из милиции. И я узнаю, что тот администратор находится в больнице с «тяжелыми телесными повреждениями»... Полгода идет следствие, меня арестовывают, и пять с половиной месяцев я нахожусь в тюрьме. Потом суд. Мне запомнился один из последних разговоров со следователем: «Я закончил Ваше дело так, как его надо было закончить, — сказал он. — Но откуда у Вас столько врагов? Когда Вы успели их нажить?» После суда мне оставалось отбыть еще семь месяцев.

— Значит, дело было вовсе не в драке... Это выяснилось недавно?

— Мне рассказали об этом несколько лет назад бывшие комитетчики, курировавшие тогда учреждения культуры. Но, как только этот чиновник перестал занимать свой пост, меня сразу вернули в Ленинград, и я вновь стал работать в мюзик-холле и выступать на телевидении.

— Как Вы пережили несвободу?

— Я был молод... Адаптация прошла быстро. К тому времени я уже отслужил в армии... Трудно было психологически, когда отбывал срок в городе Сланцы на «химии». Я работал на стройке, и каждый день возле участка появлялась очередная учительница с группой учеников и, показывая на меня пальцем, говорила: «Вот, дети, смотрите, раньше этот дядя пел, а теперь кладет кирпичи. У нас в стране перед Конституцией все равны...» Ходили целыми школами. В результате я вернулся в Ленинград и последние три месяца провел в тюрьме.

— А что за люди окружали Вас там?

— Как ни странно, но это было общество людей образованных и начитанных. Среди них был врач, сделавший подпольный аборт, инженер крупного предприятия, дававший взятки для своевременной поставки сырья на завод. Много хозяйственников... Сидели, конечно, и профессиональные преступники, отбывавшие третий и четвертый сроки, но люди умные и по-своему интересные, интеллект которых, увы, был направлен на конфронтацию с обществом... Знаете, один год, проведенный в тюрьме, равен десяти на воле.

— А как повели себя Ваши друзья, когда Вы вернулись?

— О-о-о... Их потом не стало никого. Исчезли. Только один Илюша Резник остался. Как только я вернулся, он появился, как прежде.

— Скажите, а Вам знакома «звездная болезнь»? Вы так стремительно стали известны, о Вас ходили разные легенды...

— В детстве я читал хорошие книги, у меня были замечательные учителя, я слушал выдающихся певцов, у меня до сих пор одна из самых богатых коллекций музыкальных записей, и Петербургское радио часто пользуется ею. То воспитание, которое я получил в семье, исключало даже понятие «звездности». Единственное, что я себе позволял, это некоторую нетерпимость к бездарности и ограниченности, что, может быть, и давало повод говорить о «звездной болезни». Если бы я не был так популярен — говорили бы просто о моем скверном характере. Как говорили о многих. Человек воспитанный, образованный, мне кажется, лишен риска считать себя выдающимся, потому что понимает — есть гораздо лучше него. Я знаю свой ряд и в этом ряду свое место.

Время успеха, на Ваш взгляд, опасное время?

— Весьма... Весьма опасное, как я сейчас понимаю. Когда человек добился чего-то, он вырвался вперед. И опасность в том, что на этом может все и закончиться. Нет стимула к дальнейшему развитию, а человек уже не может существовать вне славы. Он должен любым путем ее удержать: скандалом, эпатажем, разводами. Чем талантливее человек, тем больше у него умения поддержать к себе интерес. Но к творчеству это не имеет никакого отношения. Артист не может существовать старым багажом: он либо исчезает со сцены, либо спивается, либо уходит из жизни. Он не может пережить обычного человеческого существования. И чем раньше к человеку пришла известность, тем тяжелее ее нести. Я не могу смотреть на то, как из маленьких детей делают «звезд». В детстве ребенку закладывают ощущение исключительности, что может привести к жизненной драме.

— Вы когда-то хотели петь в опере. У Вас даже велись переговоры с Юрием Темиркановым по поводу Вашего участия в опере «Евгений Онегин». Почему же это не состоялось?

— Я все время откладывал. Из-за страха, наверное. Ведь что такое уход в оперу? Это отстранение от эстрады, от своего зрителя, от способа самовыражения. Концертная деятельность, как я сейчас понимаю, является для меня основной и главной. Это, если так можно выразиться, монодеятельность... Для оперы, мне кажется, нужно быть личностью, подчиняющей себе коллектив. А таких певцов в мире единицы: Паваротти, Доминго, Капуччили...

— Вы хотите сказать, что если петь в опере, то надо быть первым?

— Да. Необходимо оставить эстраду, полностью посвятить себя опере и быть первым. Если бы мне было 20 лет... Теперь это невозможно. Я уже сформировавшийся артист, со своей судьбой, и интуитивно чувствую, что, потеряв эстраду, могу ничего не приобрести в опере. У меня просто нет времени.

— Вашей внучке Стасе четыре с половиной года. Язык не поворачивается назвать Вас дедушкой, но тем не менее... Какую профессию Вы ей прочите?

— Честно говоря, я был бы рад видеть ее оперной певицей. Именно оперной.

— А если она будет против?

— Ну, я не волен... Мое дело привить ей сознание того, что она может ею стать. Маленькому человеку надо очень немного: его можно воспитать своим примером, любовью к музыке. Знаете, с детьми всегда есть проблемы, а с внуками все по-другому: ты становишься старше, меньше думаешь о себе...

— Более осознанно?

— Появляется желание сделать все, чтобы внуки стали продолжателями твоего дела. Внук или внучка. Внучка даже предпочтительнее: из девочек быстрее получаются люди.

— Вы живете в Петербурге. Вам не хочется вослед чеховским героиням крикнуть: «В Москву, в Москву!?»

— Москва в чем-то враждебна моему внутреннему состоянию. Я провинциал все-таки. Люблю размеренную жизнь. В Петербурге на меня благотворно влияет дух времени. Здесь я чувствую себя человеком прошлого века.

— В Москве нужно быть более жестким?

— Знаете (смеется), в Москве не успеешь ложку положить в рот, как кто-нибудь с нее кусочек-то и снимет... Здесь не дай Бог выпасть из обоймы, сказать не вовремя какое-то слово. Гостем быть хорошо, но как только станешь жителем, тебя мгновенно поставят на место как пришельца. Не всем дано успешно работать локтями... Петербург же очень созвучен неторопливой, вдумчивой жизни. Хотя, конечно, здесь трудно рождаются новые идеи, да к тому же наиболее активная часть петербуржцев переехала в Москву... Моему сердцу люб даже не сам город, а маленький кусочек суши, на котором стоит мой дом, живет моя семья, растут деревья и цветы, которые я сам посадил.

— Вы сами построили дом?

— Конечно, не один, но и своими руками тоже. Я всегда чувствовал отрицательное поле города. В Москве в большей степени, в Петербурге в меньшей я ощущаю людское раздражение, желание обойти ближнего, недоброжелательность. Все это действует на душу и сердце человека. В большом городе люди зачастую превращаются в механизмы.

— И Вы решили покинуть город?

— Да. Как страус спрятать голову в песок. Я не знаю, хорошо это или плохо, но это мой способ существования... Наш дом стоит в пяти минутах от озера. На этом клочке земли у нас есть все, что нужно для жизни. Вообще самое важное — это процесс созидания: от приготовления земли до урожая. Удивительное ощущение причастности к природе.

— Я знаю, что Вы выращиваете цветы, не жена, а именно Вы.

— Я люблю, когда цветы растут вольно, а не стоят срезанные в вазе. У меня все так распланировано, что они появляются в конце мая, и радую глаз до первых заморозков, распускаясь и отцветая по очереди. Я убежден, что они наделены душой и умеют разговаривать.

— У Вас есть любимые цветы?

— Я не люблю нахальные махровые гвоздики. Мне нравятся садовые цветы из моей юности: львиный зев, ромашки разных сортов, хризантемы, астры.

— Помимо Вашего увлечения цветами, Вы еще коллекционируете сорта чая.

— У меня очень развиты вкусовые ощущения. Я, например, никогда не солю пищу, не кладу сметану в борщ. Когда заваривают чай и пьют его в течение нескольких дней, я этого не могу понять. Каждый чай, если он настоящий, создан по подобию ароматов духов и предназначен для определенного времени и настроения. Не люблю, когда чай приготовлен формально. Я вообще не приемлю всего того, что сделано непрофессионально.

— А как Вы относитесь к непрофессионализму на нашей эстраде?

— Когда человек в течение месяца записывает песню по слогу, потому что не может «живьем» спеть чисто одну фразу, когда вместо его мастерства звукорежиссер на компьютере сводит воедино песню — о каком профессионализме можно говорить? Позже «ЭТО» катают по всей стране, тиражируют по телевидению, а человек занят только открыванием рта. Я не понимаю смысла существования такого артиста, и какой интеллект надо иметь, чтобы считать это искусством.

— После долгих гастролей, когда Вы, наконец, приезжаете в свой дом, что Вы делаете в первые дни домашней жизни?

— Вначале я ничего не делаю: хожу, как помещик, из угла в угол. Осматриваю, где, какой непорядок. Делаю замечания домашним. Всем выговариваю: как, почему и сколько можно? К вечеру чувствую по глазам жены, что мне (смеется) опять пора на гастроли. Мы топим баню и вместе с супругой и внучкой, если она в это время у нас, с удовольствием идем в парную. На следующее утро я перехожу от слов к делу — начинаю устранять неполадки, принимаюсь за работу.

— А Вы рассказываете жене о неудачах?

— Мне приятно рассказывать об удачах. Я точно знаю, где мои ошибки, почему произошло то или иное. Я сам в этом разбираюсь. Нельзя жизнь близких людей ставить в зависимость от своих творческих проблем. У жены своя часть удач и неудач. И когда мы встречаемся дома — уже не существует моей работы или ее. Я размагничиваюсь в семье. Знаете, это как во сне, где мы все находимся в состоянии покоя и умиротворения.

— А что Вы делаете вечером, устав от трудовых будней?

— Это самое спокойное и благостное время: жена вяжет или раскладывает пасьянс. Я сижу возле нее и, как правило, смотрю новые фильмы по видео. У меня есть целый ряд любимых артистов. Мне нравится настоящее кино... Или же слушаем музыку — новые записи. Сейчас, слава Богу, с этим нет проблем. Часто это оперные спектакли, симфоническая музыка, но только не эстрада. Я готовлю новый концерт, подбираю репертуар. Это будет классическая музыка, романсы, народные песни. Есть такой романс: «Вам 19 лет, у Вас своя дорога...» Наступает в жизни момент перехода в другое состояние. Достигаешь возраста, когда прощаешься со своими заблуждениями, оставляешь что-то в прошлой жизни...

— В ближайшее время у Вас выходит альбом из пяти дисков. Что за проект Вы готовите на радио, связанный с этими записями?

— В альбоме будут собраны все лучшие записи за 20 лет, включая концертные программы из зала «Россия». На радио планируются еженедельные программы, в которых я буду рассказывать о себе, об эстраде того времени, когда записывались песни, а также будут звучать мелодии тех лет в моем исполнении. Все, кто не сумеет купить мой альбом, смогут записать на свои магнитофоны эти радиопередачи.

— Вы счастливый человек?

— Абсолютно. Я занимаюсь любимым делом, которое приносит удовлетворение. У меня хорошая семья: 27 лет, которые мы прожили с Аллой, говорят сами за себя. У меня прекрасная дочь и любимая внучка. Вообще выдержать меня в течение всего этого времени — дорогого стоит. В силу профессии я не часто бываю дома, у меня много гастрольных поездок. И в полной мере я не могу быть главой семьи. На жену же я полагаюсь полностью — она и есть глава нашей семьи. Это чувствуют даже домашние животные. Собака Ваня не берет меня в расчет. Я для него (смеется) один из стаи.

Елена КАНДАРИЦКАЯ