sergei-zakharov.ruфан-сайт певца, баритона, актера

Статьи → «Все, что связано с Утесовым, для меня просто трагедия...»

«Караван историй» октябрь 2004г.

Я никогда не мечтал стать певцом. После восьмого класса поступил в радиотехнический техникум и учился там довольно успешно. По вечерам в свободное время играл на танцах, у нас образовался небольшой ансамбль. Мы подражали «Битлз», Элвису Пресли и Чаку Берри, надевали шляпы и длинные парики из конского волоса, взятые напрокат в Доме офицеров. Отрастить свои волосы мы не могли — тогда с таким влиянием хиппующего Запада комсомол нещадно боролся: нарушителей вылавливали прямо на улице и стригли насильно, тем более в военном городке. Мы играли на самодельных электрогитарах, на не пойми каких барабанах, и пели как бы на иностранном языке. Как слышали слова, так и воспроизводили. Песни запоминали на слух с разных записей, которые удавалось окольными путями достать — кто-то переписывал с радиоприемника, кто-то откуда-то привозил, в общем, качество было — сами понимаете. Неважно, что непонятно, главное, публике нравилось.

Для молодежи танцплощадка была центром и средоточием жизни, самым популярным местом встреч и расставаний. Здесь завязывали знакомства, назначали свидания и крутили романы. И отчаянно дрались за свою даму сердца — это входило в местную «культурную программу».

— Вы тоже закрутили роман?

— В один прекрасный вечер я заприметил красивую девушку, свою будущую жену. Даже не столько всю девушку, сколько ее огромные, бездонные, слегка удлиненные глаза, в которых я успешно утонул и продолжаю утопать вот уже тридцать пять лет, влюбляясь все сильнее и сильнее... Девушка была не одна, а с офицером лет тридцати. Мне шестнадцать. В то время офицерами, что называется, не разбрасывались, а старались удержать покрепче. Выйти замуж за военного означало неплохо устроиться в этой жизни. Что ж, была не была. Роста я внушительного, сильный, спортивный, так что еще посмотрим, чья возьмет. Дело, естественно, дошло до драки, и в тот вечер проводить Аллу — так звали девушку — не удалось. Получил я по полной программе и потом неделю ходил сине-черный. Алла пользовалась большим успехом — высокая, стройная, светловолосая. Стоило ей появиться на танцах, как обязательно случалась драка. Многочисленные кавалеры Аллы зарабатывали синяки и шишки, но красавице, очевидно, это нравилось. Сдаваться без боя не в моих правилах. Если я решил, что эта девушка будет моей, добьюсь во что бы то ни стало. Я узнал, где Алла живет, и стал ее караулить. Вода камень точит, и через месяц состоялось наше первое свидание.

Но мне пришлось здорово побороться за свою любовь. Можно сказать, что я разметал всех поклонников Аллы, отбил ее у всех остальных — и в прямом, и в переносном смысле. Был очень дерзкий и смелый, ничего и никого не боялся, лез во все тяжкие, вплоть до поножовщины. Закалку прошел еще подростком в Николаеве, имевшем нехорошую славу бандитского города. Это порт, а в порту нравы известные, и ситуации бывали всякие. Короче, в открытом бою я завоевал право на эту девушку и, думаю, покорил ее прежде всего своим отношением.

Однажды вечером я пригласил Аллу в ресторан — тогда на пятнадцать рублей можно было очень хорошо провести вечер. Посидели мы действительно неплохо, потом я проводил ее до дома. Было, наверное, часов двенадцать ночи. Стоим у подъезда. «Давай зайдем к тебе, — говорю я, — с мамой познакомишь». «Нет, лучше не надо, она нас выгонит», — отвечает Алла, но сама вроде бы не против.

Мы все же поднялись в квартиру, тем более что повод подвернулся — по телевизору показывали Сопот, Международный конкурс эстрадной песни (кто мог тогда предположить, что через несколько лет я стану его победителем?), очень хотелось посмотреть трансляцию, а собственного телевизора у меня не было. Мама Аллы, Раиса Васильевна, открывает нам дверь, сажает меня за стол, достает бутылочку, а Аллочку просит выйти в другую комнату. Вот так поворот событий! Сидим мы с моей будущей тещей, выпиваем, закусываем, разговариваем по душам, а на экране какая-то польская группа поет «Сердце, молчи». Мое же сердце никак не хотело молчать. И тут я признаюсь, что люблю Аллу и не могу без нее жить! «Что значит „люблю“? И как вы будете жить, у тебя же пока ничего нет», — говорит мне Раиса Васильевна, но не выгоняет. Мало того, оставляет ночевать ... в спальне у Аллы! Чем-то я ей приглянулся. Ну, наверное, тем, что симпатичный парень, и с характером, сразу видно. «Ты понимаешь, на что я иду?» — спрашивает меня Раиса Васильевна. «Понимаю», — говорю я, хотя на самом деле понимал с трудом. Выпили-то мы с ней как следует, да еще после ресторана, я уже был никакой, мне бы только до подушки добраться, а заснуть мог, где угодно. Так что в эту первую ночь, скорее всего, ничего у нас с Аллой не было. Теперь вечерами я возвращался к Алле. Своих родителей я поставил перед фактом — просто однажды пришел к ним с Аллой и сказал: «Вот моя жена». Теща выхлопотала нам однокомнатную квартиру в новостройке, была у нее такая возможность, мои родители, в свою очередь, обеспечили ремонт и обставили квартиру мебелью, и в начале 1967 года мы с Аллой поселились в новой квартире. Жили в гражданском браке, пока мне не исполнилось восемнадцать, и как бы проверяли себя. Одно дело — ходить на свидания, другое — совместный быт: случается, через месяц любовь куда-то исчезает. У нас не исчезла.

О свадьбе мы не думали, нам и так было хорошо, без штампа в паспорте. Но родители настояли, чтобы мы узаконили свои отношения, так как Алла забеременела, а меня скоро должны были призвать в армию. Наше бракосочетание состоялось в рабочем порядке, ничего особенного не было, даже традиционного свадебного платья с фатой у невесты. А через месяц меня забрали в армию. Там у меня, что называется, прорезался голос. Я запел, причем в приказном порядке: «Самый высокий, самый голосистый, давай запевай!» Мне это понравилось, и тем, кто меня слушал — тоже. Такое приятное совпадение. «Тебе не в хоре петь, а с оркестром Эдди Рознера», — сказал мне после одной из репетиций руководитель армейской самодеятельности. Мой баритон выделялся среди других голосов хора. Через год я стал солистом ансамбля «Дружба» Среднеазиатского военного округа, с этим коллективом объездил весь Казахстан и Среднюю Азию. Когда я одержал победу на конкурсе певцов округа, мне посоветовали получить профессиональное музыкальное образование в столице. Я приехал в Москву и решил поступать в «Гнесинку». Мне как абитуриенту сразу дали место в общежитии в районе ВДНХ, напротив гостиницы «Космос». Я поселился в комнате, где жили второкурсники, очень талантливые ребята. Они и готовили меня к экзаменам, слушали, поправляли, подсказывали. Все это вперемешку со студенческими пирушками, сквозь сигаретный дым, как обычно. Народ был веселый, богема, гулянки, «Солнцедар» печально знаменитый. Недельку мы так покуролесили, а потом я сдал экзамены, все на пятерки, кроме обществоведения (по которому получил тройку, к моей великой радости, так как вообще ничего не знал по этим общественным наукам), и меня зачислили на отделение музыкальной комедии.

Месяц я проучился, наступил октябрь, и в училище стали приходить вербовщики из МОМА — Московского объединения музыкальных ансамблей, приглашали студентов в разные коллективы подрабатывать. На меня обратили внимание и пригласили вечерами петь в ресторане «Арбат». Работа очень почетная, из ресторанов это было лучшее место, там пели известные солисты Жанна Горощеня, Светлана Резанова, Женя Феонов. Я пел в большом зале со знаменитым джазовым оркестром Кадырского. В ресторане нас бесплатно кормили, что весьма помогало вечно голодному студенту — иди на кухню, бери, чего хочешь и сколько хочешь. Работать приходилось то до двенадцати, то до часу ночи, все зависело от того, какие были клиенты и что заказывали. Я пел тогда практически все популярные песни на разных языках мира. Благодаря музыкальному слуху мог воспроизвести иностранный текст без акцента, при этом ни черта не понимая, о чем, собственно, пою. В половине третьего я возвращался в общежитие на такси! Просто богач. Официальная ставка в ресторане была шесть рублей в день, но на самом деле выходило до двадцати рублей за вечер. Это были большие деньги по тем временам, так что я мог себе позволить за два рубля доехать до общежития. Я не помню, чтобы я уставал или не высыпался, хотя спал всего четыре-пять часов. И так почти два года, каждый день.

— А где в это время была ваша семья?

— Во Владимире. С женой и дочкой я тогда общался крайне редко. Меня унесло в совершенно другую жизнь — Москва, училище, ресторан, студенческие компании. Для нашей семьи наступил период испытаний. На меня в то время просто махнули рукой. Студент — это же несерьезно. Что с меня взять? Заработанные деньги куда-то быстро разлетались, как приходили, так и уходили. У меня еще не было чувства ответственности за семью, оно возникло позже. Я позванивал Алле во Владимир, иногда заезжал в гости. Навестив своих, возвращался в московскую круговерть. Из-за постоянных переездов я лишился возможности видеть, как растет маленькая Наташа. С самого детства мы с ней находились, что называется, по разные стороны баррикад. Она жила какой-то своей, отдельной внутренней жизнью и не была близка ни с Аллой, ни со мной. Когда Наташа стала старше, ей страшно не нравилось, когда вслед постоянно говорили: «Вот идет дочка Захарова», рассматривали с головы до ног, обязательно спрашивали, поет ли она и почему ее не показывают по телевизору, как других детей известных родителей. Все это ее ужасно раздражало. Наташа сложный человек, у нее довольно тяжелый характер, но ее можно понять. Как она училась в школе, с кем дружила, что происходило у нее в душе — да я понятия об этом не имел, все время гастроли, концерты, съемки.

— Вы долго работали в ресторане?

— До тех пор, пока несчастный случай не свел меня с Леонидом Осиповичем Утесовым. Все, что связано с Утесовым, для меня просто трагедия. Старик оказался необычайно эгоистичным, считал себя совершеннейшим гением всех времен и народов и очень легко распоряжался чужими судьбами.

Сначала меня услышали музыканты из его оркестра, потом подошел директор Гуляев. «Вас хочет видеть великий Утесов, — сказал он. — Приходите завтра к нам, поговорим». Утесов был тогда для меня целой эпохой! И вот, дрожа от волнения, я пришел на базу утесовского оркестра на Ленинградском проспекте. Легенда советской эстрады имела облик пожилого, расплывшегося, обрюзгшего человека с маленькими злыми глазками. На обещания различных благ Леонид Осипович не скупился. Потом я узнал, что ему нужно было спасать гастроли своего оркестра, а что будет со мной — наплевать. «Бросай училище, бросай ресторан, — сказал он мне. — Переходи к нам солистом, мы тебе сошьем шикарные костюмы, будем платить тебе восемь рублей, а не шесть, как в ресторане. Я не заканчивал академий, а видишь — звезда, народный артист Советского Союза, любимец всех народов. Вот сейчас съездишь на гастроли, вернешься, мы тебе квартиру сделаем». Я поверил. И поехал к черту на кулички с оркестром Утесова — по каким-то маленьким закрытым сибирским городкам. Выбраться оттуда было нельзя, денег не платили, жили на суточные — это два шестьдесят, а зарплата светила только в Москве по окончании гастролей. Я начал понимать, что попал в тиски. Крепостное право фактически. Выхода нет — бросить не могу, работаю каждый день, когда все это кончится, непонятно. Только через полгода мы вернулись в Москву. Я в институт — а меня отчислили. Я в ресторан — а мне говорят, что давно уже взяли другого солиста. Из общежития меня, естественно, выгнали. Я скорее к Утесову. Но стоило мне завести речь о своих проблемах и сказать, что обещанного не хотелось бы ждать три года, Утесов изменился в лице и стал холодный, как лед, несмотря на то, что гастроли с моим участием прошли очень успешно. «Леонид Осипович, да что же это такое, меня отовсюду выкинули! Как с моей квартирой? Мне нужно семью привезти», — говорю я. А он мне: «Ишь ты какой быстрый. Я в свое время сколько лет ждал, и ничего». «А где же мне жить?» — спрашиваю. «Где хочешь, там и живи. Ты же солист знаменитого оркестра, сам устраивайся». Тут я все понял. Иду, убитый горем. Все потерял: институт, педагогов, работу, Москву потерял, жить негде. В общежитие пробираюсь нелегально, сплю у своих на полу — беда, одним словом.

Вдруг однажды увидел афиши: в зале «Россия» выступает Ленинградский государственный мюзик-холл. В то время брат Валя приехал меня проведать. Мы с ним на последние деньги купили билеты на галерку и пошли на спектакль. А там такое творилось на сцене, такая красота необыкновенная, полный зал, народ в экстазе, словом, настоящий праздник. Я просто сознание от восторга потерял. Что-то мне подсказывало: это твой шанс, это твой путь, встань и иди... В антракте говорю брату: «Валентин, подожди, я за кулисы». Не знаю, как туда дорогу нашел, двигался, как сомнамбула. Первые, кто попался мне навстречу, — заведующий труппой Алик Рогацкий и Оля Вардашева, тогдашняя прима. Объясняю, что я студент «Гнесинки», пел в оркестре Утесова. Меня повели к Илье Яковлевичу Рахлину, руководителю коллектива. Рахлин показался мне очень большим, солидным — такой седовласый, импозантный, величественный, не то что Утесов. «Чего ты хочешь, студент?» — спрашивает он меня. Отвечаю, что мечтаю у него работать. «А как же учеба?» — «В Ленинграде есть учебные заведения, можно перевестись», — озарило меня. «По внешности ты нам подходишь, — говорит он, — а что ты умеешь? Вот сейчас закончится спектакль, мы тебя послушаем». Тут я окончательно потерял сознание. Вокруг снуют артисты, профессионалы, роскошно одетые. Я только что их видел на сцене, в таком шике и блеске, а они сейчас будут слушать, и кого — замученного гастролями недоучившегося певца, в общем, периферийного недотепу.

Второе отделение для меня прошло как в тумане, не помню ни одного номера. Опять иду за кулисы, и тут Рогацкий объявляет по радио, что Илья Яковлевич всех срочно вызывает в зал, будет прослушивание нового кандидата в труппу. Пианист Сеня Липкович спрашивает меня, что я буду петь. Я говорю, «Лав стори». «А в какой тональности? Вот так пойдет?» — «Пойдет». Буквально две минуты мы с ним поговорили, я выхожу на сцену, он дает вступление, я запел по-английски, не понимая, о чем. А Сеня ошибся, взял высокую тональность, и я это все так звонко пою, на хорошей опоре, адреналин так и прет. Дерзости у меня хватало, я тогда был очень толстокожий. Беру последнюю ноту, выхожу на финал. И вдруг в зале раздаются аплодисменты. Рахлин встает, улыбается: «Ну, что, готовься ехать в Ленинград!» Если бы не мюзик-холл, никто, возможно, меня бы и не узнал. Было много талантливых ребят, но они не попали на ту сцену, куда ходит начальство. А я оказался прямо в поле зрения и Министерства культуры, и ЦК партии, и разных иностранных делегаций, ведь мюзик-холл был элитным коллективом западного розлива.

После я узнал, что, оказывается, Рахлин с Утесовым конфликтовали. Первый мюзик-холл создал Утесов, но он себя полностью изжил, не удалось его осовременить. Утесов из Ленинграда уехал в Москву и основал бесславно почивший Московский мюзик-холл, а Ленинградский подхватил Рахлин и превратил в первоклассный коллектив, лучший в стране, а может, и в Европе. На этой почве Леонид Осипович, будучи очень мстительным и завистливым, возненавидел Рахлина. Илья Яковлевич отвечал ему тем же. Чтобы насолить Утесову, он решил забрать от него перспективного солиста в Ленинград. Тут я понял, что что-то значу, чего-то стою. Не знаю, чего именно, но раз такой сыр-бор пошел...

Вот так, не было бы счастья, да несчастье помогло. Гастроли в Москве закончились, мюзик-холл вернулся домой, а я поехал во Владимир за женой, и вместе с ней мы отправились в Ленинград. Маленькая дочка осталась с бабушкой и дедушкой. Нас поселили в гостинице «Октябрьская», где мы прожили месяц, почти медовый, наконец-то воссоединившись после четырех лет разлуки. Это был февраль 1973 года. Началась новая жизнь. Я поступил на второй курс музыкального училища имени Римского-Корсакова, но практически не учился, потому что все время работал, просто приходил сдавать экзамены. Через месяц мне дали служебную квартиру на Лахтинской улице, в старом доме, с большой кухней и ванной, ванна, правда, находилась за занавесочкой. Мы занимали две комнаты — гостиную и спальню, третья комната была заперта. Сейчас вспоминаю ее — настоящая петербургская трущоба, а тогда мы были счастливы.

— В 1977 году ваша судьба круто изменилась. Известно, что это произошло не без участия Григория Васильевича Романова, тогдашнего правителя Ленинграда...

— Романов элементарно приревновал меня к молодой, обаятельной певице Людмиле Сенчиной, к которой, по-видимому, питал нежные чувства, (во всяком случае, он никогда этого не опровергал). На его взгляд, что-то слишком часто мы с Людой появлялись вдвоем. У нас действительно было много совместных выступлений с Ленинградским оркестром Анатолия Бадхена — я пою первое отделение, Сенчина второе, или наоборот. На телевидении мы работали вместе, в концертах пели дуэтом. Мы с Людой курносые и русопятые, вот телевидение нас и подружило. За кулисами мы шутили и дурачились, веселые, «безбашенные», как теперь говорят. На гастроли поехали в одном купе СВ, о чем тут же сообщили Григорию Васильевичу его агенты. А дальше за дело взялись профессионалы из одной известной организации. Выстроили комбинацию, подослали человека, совершили провокацию. А я-то недоумевал: почему последнее время администратор мюзик-холла ни с того, ни с сего стал ко мне цепляться? И подначивает, и придирается, то не так, другое не эдак. По коридору нельзя пройти — обязательно толкнет меня плечом, мол, нечего тут разгуливать в рабочее время.

Скандал разразился перед спектаклем, когда администратор отказался выписать пропуска для моих приглашенных гостей, хотя это входило в его прямые обязанности. Чаша моего терпения переполнилась, и я вложил в удар всю накопившуюся обиду. Тот тоже в долгу не остался — он, оказывается, был боксером-перворазрядником....

И после моего ответа на провокацию — а я не мог не защитить по-мужски свою честь — оставалось только запустить государственную машину, благо рычаги находились под рукой. Следствие по делу о драке — два мужика съездили друг другу по морде и разошлись — тянулось целых полгода, в нем задействовали колоссальные следовательские силы, а занимался этой дракой, которая даже на «хулиганку» не тянула, сам генеральный прокурор города Ленинграда. Через шесть месяцев «следствия» состоялся суд. Судья, видимо, все поняла (женщина все-таки) и вынесла приговор — год на «химии», а ведь государственный обвинитель просил ни много ни мало восемь лет тюрьмы, чтобы впредь неповадно было. Срок я отбывал в знаменитых ленинградских «Крестах», а также на «химии» в Сланцах.

В общем, объявили меня чуть ли не разбойником с большой дороги. «Баритон разбушевался!», писал тогда «Крокодил», орган ЦК, за две недели до приговора суда, а прессе, да еще такого уровня, поручали готовить общественное мнение. Все точки над «и» были расставлены: не достоин Захаров носить высокое звание советского артиста, и на сцене ему не место.

Когда срок уже подходил к концу, я угодил на десять дней в карцер — за самовольное вторжение в служебное помещение, а именно в библиотеку. У одного из сокамерников вдруг оказались ключи от этой библиотеки (уж не специально ли?), утром во время прогулки мы рванули туда, и я стал звонить домой Алле. За этим занятием меня застукали и посадили на хлеб и воду. В шесть утра койка пристегивалась к стене и опускалась в десять вечера. Спал на голых досках, без всяких постельных принадлежностей, света не было, если не считать узкой щелочки под потолком — карцер есть карцер.

— Как вам удалось вернуться на большую эстраду?

— Если Романов сыграл в моей судьбе роль этакого злого гения, то по законам жизненной драматургии должен был быть и добрый. Им оказался тогдашний председатель Исполкома Ленсовета Лев Николаевич Зайков, в июне 1983 года сменивший Романова на посту первого секретаря Ленинградского обкома. Зайков ценил меня, как артиста, видел мой потенциал, и когда в 1981 году он стал членом ЦК КПСС, помог мне вернуться в Ленинград. В феврале 1983 года состоялись мои первые сольные концерты в «Октябрьском» зале, а потом и в Москве, в Государственном центральном концертном зале «Россия». Я снова стал ездить за границу, выступать на радио и телевидении, записывать новые пластинки. Правда, чтобы занять прежнее место в «табели о рангах», мне потребовалось в общей сложности около шести-семи лет. Но, конечно, прежней популярности достичь было уже невозможно — пришло новое поколение.

— 1996 год подготовил новые испытания: говорили о том, что вы пережили клиническую смерть...

— Я тогда дал шестьдесят концертов на Урале — без всякой фонограммы, я же голосовой певец. А стояла жуткая жара, темп был бешеный, перелеты-переезды, предвыборный ельцинский марафон, голосуй, или проиграешь. Мне стало плохо, когда я ночью вернулся в свой номер. Я все же сумел выползти в коридор и позвать на помощь. А потом у меня просто остановилось сердце. На шесть с половиной минут.

Зависнув, как воздушный шарик, под потолком, я наблюдал за собой сверху. Вернее, не за собой, а за совершенно незнакомым человеком, с которым возились врачи. При этом я испытывал ни с чем не сравнимое блаженство, и возвращаться назад мне совершенно не хотелось.

Думаю, мне помог мой ангел-хранитель. Иначе как объяснить, что единственная на весь город реанимационная бригада «Скорой помощи» во главе с доктором Дмитрием Солодовниковым — а дело происходило в Челябинской области, в сорока километрах от города Миасса, так вот, единственная реанимация именно в тот момент проезжала мимо, и врачи прибыли на место вовремя; что в больнице мной занимался дежуривший в ту ночь лучший в городе специалист-кардиолог Игорь Яковлев; что в сейфе оказалась присланная американцами в рекламных целях ампула новейшего лекарства для удаления тромбов из сердца?

Окончательно придя в себя уже в палате, первым делом я убедился, что браслет на правой руке цел. Ношу я такой браслет, сделанный из драгоценных металлов на заказ, где выгравирован номер моей группы крови и другие сведения, представляющие интерес для врачей — я же заядлый автомобилист и вообще много езжу разными видами транспорта. «Если тебе станет плохо, — говорили мне друзья, — первое, что произойдет, — ты лишишься этого браслета. Его с тебя просто снимут», — предсказывали они. Но браслет был на месте. Раз не пропал, значит, я в надежных руках — решил я и успокоился. Я фаталист и верю в судьбу. Все в Божьей власти. Нет ничего случайного. То, что должно произойти, обязательно произойдет, и всему свое время. Значит, так было угодно Богу, чтобы я остался жив и выполнил свою задачу до конца. И меня не покидает ощущение, что я нахожусь в начале пути. Подводить какие-то, пусть предварительные, итоги пока рано.

Елена Ерофеева-Литвинская